Корреспондент: Стражник совести Лев Рубинштейн

Поэт, публицист и общественный деятель Лев Рубинштейн рассказал Корреспонденту, почему решил просить прощения за целую страну, и объяснил, из-за чего Россию поразил вирус пропаганды.
Корреспондент

1 марта, когда Совет Федерации РФ одобрил ввод войск в Украину, в Facebook прокатилась волна перепостов такого текста.

“Дорогие украинские друзья! Все мысли с вами. Все тревоги и надежды с вами. Все отчаяние и гнев с вами. Наступил момент, когда и молчать невозможно, и не знаешь, что сказать. Придется, наверное, сказать довольно жалкие слова: постарайтесь простить нас. Нас, то есть тех, увы, малочисленных вменяемых россиян, которые не отравлены ядовитыми имперскими газами. Это не те газы, которыми ведает Газпром. Эти газы залегают, к сожалению, гораздо глубже. Постарайтесь простить нас за то, что у нас не хватило ни сил, ни воли для того, чтобы остановить наших безумцев, готовых покрыть нашу страну, мою страну таким немыслимым позором, смывать который придется усилиями нескольких поколений. Постарайтесь простить нас. А даже если и не получится, ничего не поделаешь: я знаю, что ваше презрение мы заслужили”.

На прошлой неделе мы встретились с автором этих слов — Львом Рубинштейном. Он приехал в столицу Украины, чтобы представить свой новый поэтический сборник Сонет 66, изданный киевским издательством Laurus. Поэт и публицист стал одной из главных звезд Книжкового арсеналу. Корреспондент решил не просто взять интервью — прошелся с гостем по Майдану, за событиями которого Рубинштейн следил с самого начала.

— Почему вы решили публично просить прощения за то, в чем сами не виноваты?

— Это что-то рефлекторное было… Я ведь даже не дома находился. И тут сообщают, что разрешили вводить войска. Я понял, что это означает. И с телефона написал, как чувствовал. Это моя страна. А значит, я виноват. Мы виноваты, что допустили это. Каким-то своим благодушием, какой-то ленью. Чего-то нужного мы не сделали.

— Вы говорили, что август 1968 года стал для людей вашего поколения рубежом, который все изменил. Схоже с сегодняшней ситуацией?

— Безусловно. [Советский лидер Иосиф] Сталин умер, когда я был совсем маленьким, и рос я в так называемую хрущевскую оттепель, когда свобода была очень и очень относительной — но, по сравнению с предыдущими годами, она казалась абсолютной. Это был выдох — люди перестали бояться. Я равнялся на своего брата: он был на девять лет меня старше — такой классический шестидесятник, антисталинист, как и все поколение. У них была общая мейнстримная идея про социализм с человеческим лицом. И вот все это человеческое лицо закончилось в 1968-м году, после ввода войск в Чехословакию. Это, кстати, был первый на моей памяти серьезный раскол внутри интеллигентной публики.

— Следующий переломный момент — 1990-е…

— Общественным изменениям часто предшествуют технологические. На моей памяти было несколько таких сломов, благодаря которым общественная жизнь становилась чуть-чуть другой. Например, когда в моем детстве появились магнитофоны: музыка, ранее доступная только по радио или на граммофонных пластинках, стала свободно распространяться. 1980-е — время видеомагнитофонов: люди начали смотреть фильмы, которых не было в кинотеатрах. Ну и так далее. А потом в домах появилась множительная техника. И это не предусмотрели гэкачеписты: устроив путч, они решили, что как сейчас скажут по радио, так все и будет. Но они совершенно не подумали, что у людей дома стоят ксероксы, и через два часа все метро было оклеено листовками… Ну и сегодня мы живем в другой информационной ситуации.

— Конечно, теперь информация более чем доступна. Но почему же многие видят только то, что хотят видеть?

— Традиции, традиции… Понимаете, российское общество многие века формировалось как общество гомогенное, патерналистское, традиционалистское. Значительная часть населения только в 1920-х годах научилась читать. Отсюда невероятное, слепое доверие к печатному слову. Все, что опубликовано или сказано из телевизора, — правда. И в этом по-прежнему живет огромная часть общества. Кроме того, у нас информация часто подменяется пропагандой.

— По результатам исследования, проведенного Институтом социологии РАН, лишь 17 % россиян способны критически воспринимать информацию. Подобных данных по Украине нет, но цифра шокирует.

— Я понимаю, только делаю другой вывод. Я уже давно живу в этой стране и отношусь к ней, разумеется, с любовью, но при этом очень трезво. Знаете, в Советском Союзе и 17 % не было — хорошо, если полтора. Так что мне эти 17 % кажутся очень впечатляющими. Если в абсолютных величинах, то данных процентов хватит на не такую уж маленькую страну. Мне кто-то сказал, что в Китае, где запрещено пользоваться “некитайским” интернетом, людей, которые все равно выходят в Сеть, суммарно больше, чем все население России. А процент от общего числа китайцев при этом, видимо, маленький.

— Вы активный участник протестного движения: защищали Pussy Riot, шли в Марше мира. Подобные акции часто заканчиваются конфликтом с органами. А вы, простите, не боксер.

— Знаете, в этих пикетах хоть боксер, хоть не боксер — роли не играет. Да, один раз меня где-то “свинтили”. Но в автозак я попал всего на десять минут.

— Выпустили, когда узнали, кто вы?

— А что значит “кто я”? Они спросили документы. У меня был даже не паспорт с собой, а удостоверение Пен-клуба [международная неправительственная организация, объединяющая писателей, поэтов и журналистов]. Может, слово “международный” на них как-то повлияло. Но что дальше будет происходить, как вы понимаете, я не знаю. Пока что тенденция, увы, не самая оптимистичная.

— Вы поэт-концептуалист, большую часть жизни провели именно на этой ндеграундной “полянке”. Почему же ныне решили выйти из тени?

— Я формировался в советские годы, и весь окружавший меня социум не воспринимал как что-то, к чему я имею отношение. Если у меня были претензии, то скорее даже не к поколению родителей, а к дедушкам, которые, собственно, эту власть создали. Не мои конкретно дедушки, нет, — я говорю о поколении. Мы в этом выросли и дистанцировались, как умели. Для нас советская действительность была сродни климатическим явлениям. Холодно — затопил печку. Идет дождь — открыл зонтик. Но то, что случилось в 1990-е и после, — это уже произошло при мне. Я чувствую себя причастным. Я чувствую себя ответственным. Это другая история. И мне сейчас трудно отойти в сторону.

— Ваш новый сборник назван в честь шекспировского Сонета 66. Почему вы выбрали именно его? Он ведь очень…

— Мрачный?

— Я бы сказала, прощальный, посвященный теме смерти.

— Я выбрал его не потому, что он прощальный, а потому, что из всех сонетов [Уильяма] Шекспира он наиболее прославленный. А сегодня он мне вспоминается все чаще и чаще, потому что — да, плохо, да, тяжело, да, безнадежно. Вот только помните его финал? “Но другу будет трудно без меня”. О чем это? О том, что все равно надо жить. Потому что у нас есть друзья, семьи. Мы за них ответственны. И давайте мы будем сидеть в этих 17 % и друг друга всячески поддерживать.

Вообще сейчас становится очень важным понятие солидарности. Вот буквально за день до того, как я сюда приехал, в Москве был проведен аукцион, куда разные люди приносили свои вещички — я вот две книжки своих отдал. Суть в чем: одно из изданий — The New Times — суд обложил каким-то невероятным штрафом за то, что они кого-то якобы оскорбили [двое судей в отставке подали иск против журнала из-за статьи Плагиаторы в мантиях, посвященной их научным трудам]. И вот мы за один вечер собрали всю сумму в поддержку редакции — 1 млн с чем-то рублей. Это и было проявление того, о чем я говорю: пока мы способны друг за друга держаться, друг друга выручать, все не так плохо.

— В вашем Меланхолическом альбоме есть такие строчки: “1. Если говорить вполне серьезно, 2. То уже поздно”. Что же, никакой надежды?

— На самом деле в том тексте речь шла скорее о времени суток. Но да: никогда не поздно. Пока живем, пока умеем говорить.

— А есть ли те, кто умеет слушать и слышать?

— Мало. Но всегда есть. Я исторически оптимистичен, потому что знаю: история всегда идет в нужном и правильном направлении. Просто обидно терять время. 

***

Этот материал опубликован в №14 журнала Корреспондент от 18 апреля 2014 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.