Корреспондент: Жил-был пес. Интервью с эпатажным российским художником Олегом Куликом
Успешный и эпатажный российский художник, уроженец Киева Олег Кулик - о московских протестах, бедах России, обнажении ради искусства и о собственном скандальном перформансе Человек-собака, -в интервью Ирине Илюшиной в № 50 журнала Корреспондент от 23 февраля 2011 года.
Стройномуи моложавому Олегу Кулику ни за что не дашь его 50. Еще меньше верится, чтоэтот интеллигентный человек в очках когда-то прогремел на весь мир скандальнымперформансом Человек-собака, во времякоторого он нагишом, надев ошейник и цепь, перевоплощался в животное. Перформансприходился художнику настолько по душе, что однажды на выставке в Стокгольме онукусил шведского куратора.
Сейчас Кулик вспоминает об этом сосмехом и некоторой ностальгией. Он остепенился, обзавелся семьей, а время делитмежду экспериментами с театральными постановками и строительством собственногодома. Может себе позволить - цены на его работы составляют десятки и сотнитысяч евро, а экспонируются они на лучших площадках мира.
Цены на его работы составляют десятки и сотни тысяч евро, а экспонируются они на лучших площадках мира.
И хотя до родного Киева с персональной выставкой Куликдоехал только после Лондона, Берлина, Рима и других мировых столиц, готовилсяон к ней основательно - выбрал работы из своих знаменитых фотопроектов Окна и Новый рай, презентованных на Венецианской биеннале в 2001 году.
Гигантскиефотоколлажи с животными и людьми отсылают к темам потерянного рая - единениячеловека с природой. Именно эти работы, уверен Кулик, наиболее адекватны яркомуи чувственному украинскому искусству. Обэтом и многом другом художник рассказал Корреспонденту.
- Почему вы покинули родной Киев? Вцентре советской империи легче было сделать карьеру, чем в провинции?
- Наоборот, по совершенно противоположным причинам. Я был молод, читал оприключениях, о другой жизни - свободной и авантюрной. И у меня была мечтасбежать от контроля, от ограничений.
Какая Москва? Мне туда совершенно не хотелось! Я хотелна волю и пошел учиться на геолога, потому что в СССР это был единственныйлегальный способ путешествовать. Другим было сложно - туда нельзя, тампограничная зона. А геологу везде можно.
Я два года работал на Камчатке - действительноприграничная зона, совершенно фантастическая, охота, рыбалка, поиски золотойруды, знакомство с потрясающими людьми. Потом жил в Ханты-Мансийске, там искалинефть. Потом - четыре года в российской вглубинке. Меня дико душил город, яего не люблю, это страшное зло.
- Но сейчас вы живете в Москве? Или все-такиза городом?
- В Москве, но много времени провожу на природе - в путешествиях или у друзей. Исейчас строю дом своей мечты, дом-окно: он находится в горе, а наружу простовыходит огромное окно. Это в 100 км от Москвы, недалеко от Калуги. Потрясающиевиды: холм, река и на 180° обзора ни одного провода.
- А где путешествовали? Какие вашилюбимые страны?
-Даже не знаю. Я так много ездил, что легче сказать, где я не был. Я не был вЯпонии, но мне туда неинтересно. Еще не хочу ехать в Австралию.
С удовольствием езжу на острова,Бали, например, всю Индонезию объездил. Но больше всего люблю Монголию. Этоединственная страна, где люди живут в симбиозе с природой.
Экология хорошая и в Германии, но что это за экология?Это омерзительная экология гурманов - вот мы, такие прекрасные, и у нас тут садикитакие чудесные. Но все это искусственное, это не природа, это гарнир. Правда,хороший, свежий гарнир, в отличие от нашего - тухлого и вонючего.
- А как случилось, что от поисков нефти выпришли к художественным поискам?
- Яникогда не прекращал заниматься искусством, для меня это всегда было важно иинтересно. В армии работал художником, потом - в московском Доме офицероврисовал какие-то плакаты. В СССР трудно было реализоваться в этом пространстве,и это было хобби.
Потом, когда система рухнула,оказалось, что советские художники никому не нужны. А андеграунд, которыйразрабатывал какие-то интересные вещи, стал востребованным и интересным.
- Вы начинали с эпатажных перформансоввроде человека-собаки. Это был способ заявить о себе и своей точке зрения,чтобы публика не прошла мимо?
-Наоборот. Первый перформанс был попыткой уйти из искусства. Я думал, это будеткак хлопок дверью - дескать, я не хочу быть человеком среди таких людей. Но яхотел это сделать как художник, а не как скандалист.
Но мне позвонили из культурного центра Цюриха, говорят:хотим пригласить вас как художника, нам очень понравилось ваше заявление какчеловека-собаки, там было столько страсти, драматизма, напряжения. Это таксвежо, убедительно. А я им говорю: я же не играю собаку, я ею становлюсь, этоможет быть опасно. (Улыбается.)
- Это тогда вы покусали шведскогокуратора?
-(Смеется.) Нет, это было потом. Но знаете, все ведь думали, что это как в кино- удары сыплются, а никто не получает по морде. И когда все началось, у них былшок. Ну а я стал заложником образа. А ведь у меня было много других, тожепровокативных.
- Например, вы часто фотографировалисьобнаженным.
- Бывает так, что идея - это одно. А когда начинаешь ее воплощать, появляется другое.Я начал говорить о животности, а [врезультате] мое обнажение стало демонстрацией табу. Ведь если что-торепрессируется, даже телесность, за этим всегда еще что-то стоит.
Когда в СССР кричали "Секса у нас нет!", это жеозначало, что и радости нет, интимности нет, счастья, нет возможности бытьчеловеком. Потому что у кого секса нет? Только у роботов, у машин. Так что этобыла почти политическая декларация.
- У вас не было проблем с цензурой?
- Всегдабыли! Даже сейчас есть. Но сейчас уже так, знаете: а, ну это наш городскойсумасшедший, ему можно, — он художник, он ненормальный, но такой талантливый иобаятельный, как обезьяна в трусах. (Смеется.) И я перестал делать эти вещи,потому что ты одетый уже вызываешь больше вопросов, чем раздетый. (Улыбается.)
Но я вообще человек стеснительный, дажена пляже без кабинки не могу переодеться. Перформанс - это совершенно другое.Как хирургия. Врач - он же не маньяк, он не режет людей на улицах. Он делаетмаленький аккуратный надрез, и он знает, что человеку больно, но без этого онумрет.
То, что я делаю, - социальная терапия. Маленькийнадрез, чтобы выпустить этот гной комплексов и проблем. И люди после моихперформансов намного легче воспринимают реальность и самих себя. Они перестаютстесняться. Художник - тот же хирург, но работающий на более тонких материях.Это арт-терапия. Здесь нужна сила духа, но в то же время игривость, надо неподдаваться усыпляющему влиянию цивилизации.
- Политикой интересуетесь? Симпатизируете кому-то?
- Если я о политике ничегоне слышал, у меня к нему огромная симпатия. А если я о нем что-то знаю -огромная антипатия. (Улыбается.)
- Вы принимали участие в акции протеста в Москве наБолотной площади?
- Да, гулял там. Люди былиочень приятные, и даже милиционеры вежливые. Сумасшествие какое-то, все сталиприветливыми. Лозунги такие замечательные - ботоксныйбабайка, уходи! (Улыбается.) Не знаю, кого они называют ботоксным бабайкой,- президента, наверное.
Благодушно все было, но я очень не люблю большиескопления людей. В 1991 году я тоже стоял на баррикадах, защищал Белый дом. Врезультате случилось то, что случилось сейчас.
То есть мое отношение к политикам можно так описать: васинтересует жизнь нательных вшей? Конечно, если они залазят мне куда-то. Точнотак же и политика. Если она начинает лезть в твою жизнь, семью, искусство -сразу надо чем-то побрызгать, чтобы она издохла или сбежала.
- И вам удается жить вдалеке от этого?
- Да. Раз в десять лет читаюгазеты, смотрю - ничего не поменялось. Президент тот же, все так же воруют, теже дураки и дороги. Те же проблемы, что и в XIX веке.
- А ваши коллегимогут себе позволить так жить? Российские художники - состоятельные люди?
- Да, многие уже позволяют.
- Сколько стоиливаша самая дорогая и самая дешевая работа?
- Самая дорогая - это Теннисистка [скульптура 2002 года, 160 тыс. евро]. А самая дешевая - маленький рисуночек, отданный на благотворительныйаукцион, оценен в $ 500. Но началась битва, и в результате он был продан за $5,5 тыс. Это было неожиданно. И так жалко - начало 1990-х, для меня и $ 500были большие деньги, а тут - просто гигантские! Я никогда столько не получал,просто травма какая-то. Я потом еще долго не мог продать за такую цену работу.
- Почему для первой киевскойперсональной выставки вы выбрали именно эту серию работ? Она ведь не самаяновая.
- Да, но мне показалось, что она в традиции украинского искусства - барочной,пластичной, сочной, выразительной. Московское искусство - более холодное,подсушенное, концептуальное, жестковатое. А мне хотелось быть адекватным, явсе-таки родился в Киеве. Я и в Москве-то не считаюсь русским художником, моиработы более чувственные, все говорят: а, это засланный казачок! (Смеется.)
- А когда приезжаете в Киев, такого невозникает?
- Я в Киев, к сожалению, редко приезжаю, раз в год где-то. И всегда оченьпо-разному его воспринимаю. Он сильно меняется. Становится вроде уютнее, но всебольше заграницей. Но какой-то странной - с одной стороны, многие говорятпо-русски, люди ведут себя понятно. Но детали… Явно [Украина] сильно разошлась с Москвой и Россией. И это хорошо! Но дляменя это и не Европа - что-то третье, довольно неожиданное.
Как старая любовь: вроде уже ирасстались, и все перегорело, а потом вдруг встречаетесь, и не понимаешь -перегорело, или нет, или, наоборот, сейчас как полыхнет!
***
Этот материал опубликован в №50 журнала Корреспондент от 23 декабря 2011 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь
