Корреспондент: Воспоминания и надежды участников Майдана
Корреспондент расспросил непосредственных участников о тех событиях и их взглядах на будущее, пишет Евгения Вецько в №47 журнала от 28 ноября 2014 года.
Год — слишком небольшой срок, чтобы оценить событие такого масштаба, как Майдан. Его политические и экономические последствия противоречивы. Корреспондент попытался сделать это не с политиками и политологами, а с активистами, волонтёрами, медиками. С теми, кто прошлой зимой спасал, кормил, лечил людей, стоял холодными ночами на Майдане. По политическим, человеческим или профессиональным убеждениям.
Это живые воспоминания. Истории о том, как беркутовец спас земляка, как беременная женщина защищала раненых, как повара под пулями носили суп. Это история страны и личная история каждого из наших героев.
Роман Яручик, руководитель Мальтийской службы помощи в Ивано-Франковске
Для меня 1 декабря — день ангела. Пришли друзья поздравить и заодно посоветоваться. Ведь невозможно было спокойно смотреть на избиение студентов, провокации, коррупцию, несправедливость судов... Тогда и решили, что на следующий день выезжаем в Киев.
Мы давно пользуемся полевой кухней, которую нам подарили немецкие партнёры. Упаковали кухню в прицеп, оборудование, посуду, палатку, столы, скамейки в машины. Двумя микроавтобусами выехали в Киев. Нас было 18 человек, все молодые люди, наши волонтёры. А 3 декабря уже были на Майдане.
За 107 дней мы приготовили 416 тыс. порций блюд. После сотого дня и миллионного чая мы перестали его считать. Вторую кухню поставили через неделю после приезда и использовали её как чайную. Обычно работали по 12 ч, в кризисные дни — круглые сутки.
В основном на кухне работали волонтёры из Ивано-Франковска и Львова, но были и киевляне, жители других городов. Помогал нам и Сергей Нигоян [один из первых погибших 22 января на ул. Грушевского] — рубил дрова. Необычный человек. Общаешься с ним — и как будто новый мир открываешь. Красивый, сильный юноша. Он такие колоды колол! Метр в диаметре. А после рабочего дня на кухне становился в общую очередь за едой.
В конце февраля начались трагические события. Наша полевая кухня оказалась в гуще событий, на пути эвакуации раненых. Тогда параллельно с питанием мы занимались перевязкой, предоставлением техпомощи, кипятили воду для операционной. Наши ребята тоже были на передовой — на Институтской. Они набирали чай, суп в 35L термосы и относили ребятам. Иногда очень сложно было удержать их на кухне и объяснить, что они нужнее здесь, а не на передовой.
В самый холодный день, когда на улице было -20 0С, у нас было больше всего волонтёров. Каждый из них подумал: «Холодно. Наверное, никто не придёт. Значит, лишние руки не помешают»
Очень тяжело было в морозы. Приходишь утром — дрова сырые, кухня покрыта льдом, замёрзшие овощи, которые не резать, а чуть ли не колоть приходится. Зато в самый холодный день, когда на улице было -20 0С, у нас было больше всего волонтёров. Каждый из них подумал: «Холодно. Наверное, никто не придёт. Значит, лишние руки не помешают».
Майдан — свидетельство высочайшего уровня самоорганизации общества. Благодаря людям кухня обеспечивалась полностью. Представить себе только, сколько всего необходимо для работы кухни в центре столицы на граните! Продукты: картошка, лук, морковь — по четыре мешка в день, — тушёнка, масло, хлеб. В день использовали до 4.000 л воды. А дрова, освещение, генераторы, бензин, транспорт! Сначала не было палатки для раздачи.
Мы не боролись за политические результаты, не стояли за политиков! Также не понимаю тех, кто разочаровался в Майдане. А когда был момент очарования? С людьми, которые уже были и есть у власти, будет трудно. Они люди поколения, которое должно отойти. Мы же идём по пути строительства гражданского общества. Мы должны воспитывать детей, учить и развивать молодёжь, формировать их здоровое сознание. Я думаю, что это и есть наша следующая баррикада.
Леся Литвинова, активистка Волонтёрской сотни, соучредитель Центра для переселенцев на ул. Фроловской в Киеве
Мой личный Майдан начался сразу после разгона студентов. Это была отправная точка. 1 декабря киевляне вышли на вече. Я и не предполагала, что будет столько людей, а они шли плотной стеной до горизонта. В тот же вечер появились первые палатки, и я вспомнила, что у меня на даче есть дрова. За зиму мы перетаскали 200 т. А дальше, где нужно, подставляли плечо — медикаменты, каски, берцы.
Самые страшные воспоминания — это, конечно, ночь на 19 февраля. На Майдане были мой муж, муж моей сестры. Отец мужа сестры погиб под Домом профсоюзов. Это стало чудовищным потрясением. Я узнала на рассвете, когда дежурила в БСП [городская больница скорой помощи]. Потом поехала на Красный Хутор — в клиническую больницу № 1. Людей оттуда вывозили автозаками прямо с операционных столов. Мы вдесятером пытались этому помешать, а ребята с оружием совершенно спокойно предупреждали, что будут стрелять. И я им верила.
Подошла к одному, а я уже тогда была очень «животатая» [в мае 2014 года у Литвиновой родилась дочь], и говорю: «Меня зовут Леся, а в животе Варя. Ей до рождения всего пара месяцев. Рука поднимается?». Он говорит: «Да». Это был единственный момент, когда я позвонила маме и сказала, что, кажется, прощаюсь с ней.
Беркут дежурил у меня под домом неделю. Подъезжала к дому, увидела их и просто проехала мимо. Ночь провела на киностудии Довженко, потом неделю жила у друзей, а затем решили, что всю жизнь прятаться невозможно.
А вообще Майдан можно вспоминать до бесконечности. Очень тяжелые воспоминания о первом разгоне на Институтской. У меня был небольшой срок беременности и болел живот, поэтому я осталась дома и следила за всем в прямом эфире. А муж — там. Когда горели палатки, я уходила на балкон и пела животу колыбельную. Тогда ещё было страшно. Ближе к концу мы порог страха уже переступили, и уже понятно было, что либо мы их, либо они нас.
Появилось столько новых друзей и людей, на которых просто можно опереться. Проверялись все очень легко. Быстро становилось понятно, кто чего стоит
Зато появилось столько новых друзей и людей, на которых просто можно опереться. Проверялись все очень легко. Быстро становилось понятно, кто чего стоит.
И главное, люди начали помогать друг другу. Мы научились верить друг другу, доверять, не проверяя, не задумываясь. Человек говорит: «Я еду в Дебальцево, нужны деньги на то и на то». Ты первый раз его видишь, но по глазам понятно: да, действительно едет.
То, что будет выгорание, чувствуется уже сейчас. Сталкиваешься с моментами, которые вышибают. И с этим невозможно ничего сделать.
Я не боюсь, что будет разочарование. Результат уже есть. После оранжевой революции люди заняли пассивную позицию. А сейчас всё иначе
Я не боюсь, что будет разочарование. Результат уже есть. После оранжевой революции люди заняли пассивную позицию. А сейчас всё иначе. Мы крепли и учились поэтапно. Каждый прошёл этап борьбы с собственными страхами и личностного роста. Люди стали понимать, что ситуация зависит от каждого. Они продолжают не верить власти, не особо надеются на Президента и Верховную Раду. Но надеются на себя. Поэтому и разочаровываться можно только в себе.
Вячеслав Черненко, хирург, преподаёт тактическую медицину бойцам АТО и волонтёрам
Мы с семьёй 19 января решили съездить в лес. Когда вернулся, обнаружил 50 пропущенных [звонков]. Так что мой Майдан начался, когда разорвалась третья граната. Ранило знакомого. Я в больнице оперировал ему ногу. Втихаря. Чтобы никто не слышал.
Потом нас, медиков, организовала Леся Литвинова. У неё дома был госпиталь. Майдан в принципе справлялся. Там было очень много врачей, и первая помощь оказывалась. Но этого было недостаточно. Многим нужна была первичная хирургическая обработка, а в больницу люди обращаться боялись. Кто-то боялся обращаться и на Майдан. Их тоже развозили по домам. У Леси была куча амбулаторных больных. Страха, психологических барьеров не было. Главная проблема — чтобы не вычислили на работе. Общались по скайпу, вайберу, но ни в коем случае не звонили друг другу на мобильные.
Ощущения были, честно скажу, противоречивые. Злость на власть за то, что от неё нужно скрывать больных. Но и Правый сектор на тот момент я считал провокаторами, а теперь это эталон. Это ребята, которые за нас воюют. Я не верил, что Майданом получится что-то изменить. Всё выглядело как жалкие потуги, а иногда как провокация. Сейчас, пообщавшись с участниками событий с одной и другой стороны (Альфа, СБУ, Беркут, которые воюют за Украину в АТО), я понял, что это был гражданский конфликт.
Я не был на Майдане среди активистов. Я хирург, и важнее было не кидаться камнями, а делать то, что я лучше всего умею, — оказывать квалифицированную помощь. Сейчас я езжу на передовую, а тогда был не тот момент.
Татьяна Назаренко, психолог
В здании КГГА 5 декабря мы организовали психологическую службу для тех, кто принимал участие в акции. Людей стало много, настроения разные.
Разные и периоды были. У мужчин — воинственное настроение, а у женщин — тревога, что что-то случится. Потом, когда ничего не происходило, появлялось ощущение, что всё бессмысленно. Но больше всего сил уходило, чтобы заставить людей лечиться. Раненые, они дальше рвались в бой. А когда были убиты первые четыре человека, многие погрузились в состояние шока, стресса, дезориентации.
Большую часть времени я провела в Октябрьском дворце. Когда в середине декабря его захватил Беркут, наш медпункт сохранился, и мы туда вернулись. Привели парня, который убегал от Беркута, спрятался в туалете и там сидел чуть ли не сутки. Его спас земляк— беркутовец из Ивано-Франковска.
19 февраля мы оказывали помощь и силовикам. Взамен нашему начмеду удалось вытащить из автозака парня с простреленными ногами. В Октябрьском не было света, проблемы с препаратами для наркоза. Пока его оперировали, я держала его за руку. Когда всё закончилось, я сама была абсолютно истощена психологически. Меня саму «эвакуировала» коллега, потому что я была в Октябрьском третьи сутки, а до этого в Украинском доме.
Потом начался второй этап — мы помогали тем, кто пострадал физически или психологически, кто потерял близких, кто был ранен. Теперь мы готовим тех, кто отправляется на фронт, читаем лекции по боевому стрессу, работаем с батальоном Айдар.
Результаты Майдана… Если брать с точки зрения психологии, то главное — люди поверили, что они могут что-то изменить. Эта вера не далась дёшево
А результаты Майдана… Если брать с точки зрения психологии, то главное — люди поверили, что они могут что-то изменить. Эта вера не далась дёшево. Что-то нужно делать долго, целенаправленно. Падать, преодолевать разочарование, чтобы потом прийти к результату. И второй момент — это волонтёрское движение и взаимопомощь. Для нашей страны явление уникальное.
Александр Кравцов, один из активистов Автомайдана
24 ноября я пошёл на митинг в парк Шевченко. Собственно, он меня и «разбудил». Встретил там много знакомых. И понял, что я не какой-то там европейски озабоченный маргинал, а людей, которых «зацепил» отказ правительства от евроинтеграции, десятки тысяч. Фактически тогда я и остался на Майдане.
Никогда не забуду Мариинский парк. Когда я стоял на коленях на окровавленном снегу. Нас, как пленных, охраняли беркутовцы и, издеваясь, говорили, что мы стояли на Майдане за 200 грн, а теперь сядем на 15 лет. А я волновался не столько за себя, сколько за то, что мало времени побыл с детьми и женой за те месяцы. Хотелось их обнять и как-то в молитве дать понять, что я избит, но жив, а не пропал где-то в лесу, как Юрий Вербицкий.
Из позитива — памятный поход на Межигорье в декабре. Ещё гимн, который мне пели, когда я вышел из СИЗО. В первую ночь на свободе из-за адреналина, энергии, которую в меня влили люди, я не мог уснуть. Я две недели провёл в изоляторе. Но даже тогда я верил, что это ненадолго, что время идёт если не на дни, то на месяцы.
Сейчас много разочарованных. Был недавно в телеэфире, там говорили, что нужно не праздновать годовщину, а свечи об упокоении ставить. Я тоже против того, чтобы сейчас, во время войны, давать салюты и концерты. Но всё же это памятный день, когда мы посеяли зерно перемен.
Вирус запущен. Говорят, что ничего не изменилось, те, кто пришёл на Майдан последним и не верил в перемены изначально. А я верил и верю что «все буде добре»
Ведь раньше нас считали сумасшедшими людьми. Тех, кто пытался что-то изменить, были единицы. А сейчас каждый второй реально что-то делает для своей страны. Кто-то отправляет продукты на фронт, кто-то — берцы, форму, тепловизоры, беспилотники.
Сам я собираю полезные передачи и вожу на восток. Это в большинстве адресные посылки. Ещё возглавляю проект ПатриБоты — шьём берцы на заказ. Нашу обувь заказывает [советник президента, руководитель волонтёрского движения Крылья Феникса Юрий] Бирюков, Айдар и ещё куча волонтёров стоят в очереди.
Вирус запущен. Говорят, что ничего не изменилось, те, кто пришёл на Майдан последним и не верил в перемены изначально. А я верил и верю что «все буде добре».
Сергей Клименко, хирург в детской спецбольнице Охматдет
С Майданом я соприкоснулся, когда появились первые раненые, побитые, травмированные. Я не политический участник Майдана. Не раз случались такие акции, люди расходились с надеждой на изменения, но они не происходили. Но мы — медики. Главврач Охматдета сказал, что мы принимаем всех, хотя у нас и детская больница. Мы приготовили помещения, матрасы, капельницы. Но никто не приехал.
Поэтому сами начали ездить сначала в 17-ю больницу, но там оказалось, что им больше не врачи, а медсёстры нужны, а потом организовали палатку на Майдане. Приехало много интернов, много врачей из Охматдета. Перед зачисткой мы решили организовать пункт в больнице на Костёльной, хотя основной был на Владимирской. Туда привозили намного больше раненых.
Нас оцепил Беркут. Хотя подозреваю, что это был и не совсем Беркут. Форма их, но это были совсем молодые парни 23-25 лет. Да и нас выпускали и запускали без проблем. Закрывали на это глаза. Контузии, обморожения… Нам было чем заняться. Хотя с Владимирской, где оборудовали даже операционные, не сравниться. А вот в Охматдет так никто и не приехал.
Петр Вышиванец, студент, активист волонтёрского объединения Народный тыл
Помню ощущение, что намечается что-то особенное. Я ещё не был на Майдане и следил за событиями в Сети, но даже моя мама после отказа от подписания Соглашения об ассоциации сказала, что остановить это может только Майдан. Правда, она была уверена, что это физически невозможно, потому что в 2004 году он фактически проиграл.
В 8 утра 22 ноября я уже был в центре Киева, периодически участвовал во всех крупных акциях, а 18-19 февраля находился там постоянно.
Помню первое утро на Майдане. Пусто, около 50 человек. Затем ударовцы пригнали джип. Всё было довольно слабо. Запомнилось 29 ноября, когда студенты организовали живую цепь до границы с Польшей. Это был день, когда Виктор Янукович должен был подписать соглашение.
Вторник, 18 февраля… Эта дата заранее озвучивалась оппозицией как день запланированного мирного наступления на Верховную Раду. Абсолютно глупо было об этом объявлять. Был на Майдане утром, потом вернулся после пар и вижу: уже дымит. Я до сих пор считаю, что часть вины лежит на организаторах и лидерах оппозиции. Организовано всё было очень плохо. У силовых структур было несколько дней, чтобы подготовить план, как разделить, разогнать людей.
Минувший год был сложный. Я много занимался волонтёрством. Но Майдан — это первый большой толчок, который объединил народ
19 февраля очень ждали приезда львовской сотни. Я утром шёл на вокзал, смотрю — около Владимирского собора стоят автобусы. Думаю: «Всё. Беркут. Закрыли последний проход». Подхожу — свои! Проводил их.
Минувший год был сложный. Я много занимался волонтёрством. Но Майдан — это первый большой толчок, который объединил народ. Я не помню, кто из политиков или журналистов это сказал, но Майдан был сильным антибиотиком для общества. Сильный антибиотик вместе с другими факторами должен дать результат.
***
Этот материал опубликован в №47 журнала Корреспондент от 28 ноября 2014 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.